А. П. Лопухин
Голос истории против отрицательной критики
(Несостоятельность основного аргумента отрицательной критики о неподлинности Пятикнижия Моисеева пред лицом новейших историко-археологических открытий)
Печально наблюдать, какие усилия новейшая отрицательная критика употребляет к
тому, чтобы подорвать в сознании новейшего человечества веру в
боговдохновенность Библии. Она стремится к этой цели с достойным лучшего дела
усердием и пользуется всяким поводом для того, чтобы набросить тень сомнения,
или и совершенно подорвать доверие к тому или другому библейскому факту или к
целым священным книгам. Эта печальная работа критицизма началась впрочем уже
давно, еще в прошлом веке; но никогда она еще не принимала таких опасных
размеров, как именно теперь. В прежнее время результаты отрицательной критики
были лишь достоянием немногих адептов науки, которые свысока смотрели на
окружающую их толпу, не считая ее способной воспринимать глубочайшие плоды
научно-критического изыскания, и потому эти результаты не имели существенного
влияния на религиозное настроение человечества. Многие ученые критики и тогда
уже высказывали самые крайние мнения, но так как они (за немногими исключениями)
не выходили из сферы ученых изданий, пугающих и доселе обыкновенных людей
мудростью непостижимой терминологии, то и не причиняли непосредственно большого
вреда. Совершенно иное дело теперь. Наш век, при своих демократических
тенденциях, внес сильную дозу демократизма и в область научных изысканий, и
всякое так называемое открытие старается возможно скорее провести в сознание
массы, которая в свою очередь, с свойственною ей впечатлительностью, хватается
за всякое «новое слово» научного знания, видя в нем новое откровение. Вот почему
теперь отрицательные идеи можно постоянно встречать в самых популярных книгах;
но еще печальнее то, что эти идеи принимаются уже как нечто общепризнанное даже
в общих курсах истории и притом не только за границей, но и у нас. Достаточно
указать на вышедшие недавно и широко распространенные в русской публике такие
издания, как «Всемирная история» Иегера и «Древняя история народов востока»
Масперо, в которых отрицательные идеи с видом научной серьезности преподносятся
читающей публике без всяких оговорок, как нечто действительно уже получившее
право гражданства в науке [1]. На западе, и между прочим в Англии, эти
отрицательные идеи получили такое широкое распространение, что поколебали
совесть не только в светском обществе, но и во многих представителях
духовенства, среди которого раздались открытые голоса, не пора ли пересмотреть
отношение церкви к книгам св. Писания, чтобы точнее определить, что в них есть
исторически истинного и боговдохновенного, а что есть и такого, которое носит на
себе все признаки человеческой немощи. С этою именно тенденцией года два тому
назад явилось особое издание, которое под громким названием «Lux mundi»
произвело необычайный переполох в кругах духовенства и светского общества, так
как в этом сборнике многие видные представители англиканского духовенства явно
становились на точку зрения отрицательной критики. Соблазн был великий, и под
влиянием его стали даже подниматься голоса о том, следует ли в школах
преподавать в качестве Закона Божия Ветхий Завет, исполненный стольких
несовершенств и исторической недостоверности, и недостаточно ли ограничиваться
одним Новым Заветом. К счастью в Англии нашлось не мало таких мужественных
защитников веры, которые, увидев в этом движении лишь новую попытку рационализма
поколебать устои церкви, и убежденные, что эта попытка, подобно многим другим,
пронесется лишь как временная мгла, после которой солнце истины засияет еще
более яркими лучами, не смутились, а выступили на защиту попираемой истины и
издали сборник статей, направленных к опровержению скороспелых выводов
отрицательной критики. Этот сборник вышел под общим заглавием «Lex Mosaica», и
содержит в себе ряд апологетических статей, в которых делается опровержение
нападок отрицательной критики на все главнейшие книги Ветхого Завета и главным
образом на Пятикнижие Моисеево [2]. На первом месте стоит статья известного
археолога-ориенталиста Сэйса, который своими научными исследованиями сделал для
истории древнего мира едва ли не больше всех новейших исследователей и потому
слово его имеет высокоавторитетное значение даже среди специалистов
древневосточной археологии. В своей статье Сэйс наносит решительный удар можно
сказать основному пункту отрицательной критики, который молчаливо или открыто
доселе служит главным основанием для отрицания подлинности и исторической
достоверности Моисеева Пятикнижия.
Как известно, происхождение Моисеева Пятикнижия отрицательная критика относит
уже к позднему времени, именно к периоду, следовавшему за вавилонским пленом, и
основанием для этого обыкновенно выставляется то соображение, что во времена
Моисея среди иудеев не было письменности и потому, как сам Моисей не мог
написать этих, сравнительно весьма больших для древности книг, так и если бы
даже каким-нибудь чудом явились эти книги, для них не было бы читателей, так как
народ еврейский впервые познакомился с письменностью только во время своего
плена в Вавилоне. Это положение, впервые высказанное еще в прошлом столетии
(напр. Вольтером), отрицательная критика продолжает поддерживать и доселе; а
между тем беспристрастная наука нанесла ему решительное поражение, так как
новейшие открытия и исследования дали безусловно точные доказательства полнейшей
несостоятельности этого положения, и в своей статье Сэйс показывает это с
неотразимою документальностью [3].
Нужно иметь в виду, что в течение долгого времени, св. книги Ветхого Завета были
не только единственным памятником древнееврейского языка и литературы, но были
единственным памятником и вообще литературы древнего цивилизованного востока.
Монархии и царства, о которых мы читаем в этих книгах, проходили по сцене
истории, едва оставляя по себе, как это могло казаться, какие-либо следы своего
существования. Еврейская Библия, с литературной и исторической точки зрения,
была таким образом тем, что в логике называется «единичным примером»; не было
еще ничего такого, с чем бы можно было сравнить ее и при помощи чего можно бы
было опровергнуть высказывавшиеся о ней ложные мнения. Предположения, из которых
исходили ученые критики в отношении ее, не могли быть ниспровергнуты, как бы ни
были безосновательны они. Самым главным из этих предположений было
установившееся мнение о том, что древний мир был мир не литературный. В виду
этого книги Ветхого Завета считались единственным и потому исключительным
примером литературной производительности древнего востока. Самая мысль о том,
что кругом евреев жили народы, которые с самой зари своей исторической жизни
обладали письменностью и имели большую литературу, встречаема была с
презрительным недоверием. Литературная культура, как обыкновенно предполагали,
началась только с Греции, а греческая литература началась не раньше VI века до
Р. Хр. Чтобы у такого малокультурного народа, как евреи, могла существовать
совершенно самостоятельная, независимая от греков литература и притом гораздо
раньше появления письменности у греков, это казалось совершенно невероятным, и
потому критическая школа естественно стала отодвигать еврейскую Библию к поздним
векам, в предположении, что она могла произойти не раньше, чем письменность
сделалась уже общим достоянием цивилизованного человечества. На этом именно
соображении, как уже сказано выше, отрицательная критика, молчаливо или
заведомо, и производила свои критические эксперименты над книгами Ветхого
Завета. Литературное пользование письменностью, по этому предположению, не могло
быть известно евреям времен Моисея, а следовательно и сами книги, приписываемые
Моисею, не могут иметь происхождения в такой древности. Они должны относиться к
гораздо более позднему периоду, когда уже мало сохранилось достоверных сказаний
о временах Моисея, так что пробелы приходилось восполнять уже воображению
позднейших авторов. Отсюда критика успокаивается на простом силлогизме: никто из
евреев не умел ни писать, ни читать во времена Моисея, или в течение нескольких
столетий и после него; следовательно документы, в которых будто бы излагается
история этого времени, относятся к позднейшему времени и потому не имеют
исторической достоверности. Дальнейшие выводы понятны. Если не было человека,
который мог бы в свое время занести в летопись напр. событие встречи Авраама с
Мелхиседеком или завоевания Палестины царем Арама Нагараимского, — то критика
считает себя в праве оспаривать или и совсем отвергать историческую
достоверность этих событий. Не внесенные в летопись события скоро подвергаются
забвению, или окутываются мглой вымысла и мифа, и это еще более возможно на
востоке, чем на трезвом и менее склонном к фантазированию западе. На устное
предание нельзя полагаться с уверенностью даже в отношении сохранения главных
событий истории, а тем менее в отношении подробностей, из которых они слагаются.
Исторической точности в известном повествовании поэтому нельзя предполагать,
если нет возможности доказать, что она основывается на современных самим
событиям летописных свидетельствах. Таким образом все зависит от того,
существовала или не существовала письменность во времена Моисея, и если
археологическая наука, имеющая теперь в своем распоряжении богатейший материал,
доставленный усердными раскопками на исторических могилах народов древности,
докажет, что письменность действительно существовала, то все построение
отрицательной критики рухнет само собою — как здание, построенное на песке.
Между тем наука древневосточной археологии как раз и имеет теперь в своих руках
материал, при помощи которого она наносит решительный удар основному положению
отрицательной критики. В то время как ученые критики, сидя в своем кабинете,
изощрялись над аналитическим разбором Пятикнижия и соперничали между собою в
смелых полетах воображения касательно того, к какому бы веку — возможно
позднейшему отнести составление этого священного сборника, и таким образом своим
пером разбивали историческую достоверность заключающегося в нем повествования, в
это самое время другие ученые исследователи, взявшись за заступ и лопату и
раскапывая могилы исторических народов древнего востока, открывали материал,
который вновь и притом блистательно восстановлял и подтверждал преждевременно и
легкомысленно попираемую истину. Благодаря раскопкам, открытия следовали за
открытиями и притом одно поразительнее другого, и пред взорами изумленных
исследователей восставал из тысячелетних могил забытый древний мир с его
богатейшей культурой и цивилизацией. Работы по исследованию исторических могил
деятельно производились сначала в Египте, затем в Ассиро-Вавилонии, а наконец и
в остальных странах древнего человечества, ютившегося по берегам Средиземного
моря. Открыты были целые города, дворцы и храмы, найдены и прочитаны богатейшие
памятники современной этим городам письменности, и благодаря ей тысячелетние
мертвецы как бы живые начали свидетельствовать о своей забытой новейшим миром
жизни. Теперь, благодаря этим открытиям, мы имеем полную возможность проследить
за обыденною жизнью египтянина, жившего тысячи три или четыре лет тому назад
даже с большею подробностью, чем за жизнью, например, средневекового германца;
мы можем проникнуть в самые мысли, а тем более во внешние дела вавилонян, живших
во времена Навуходоносора, можем проследить за политикой Сеннахирима и
наслаждаться перелистыванием писем хананеев, живших еще до рождения Моисея.
Многие из этих открытий еще так новы и недавни, что о них знают лишь немногие
ученые труженики, а об их значении в смысле апологетическом по отношению к
историческим данным Ветхого Завета только что еще начинают раздаваться отдельные
голоса. Так как теперь именно отрицательная критика громче всего возвышает свой
голос, чтобы сделать его слышимым в возможно более широких кругах, то очевидно
теперь именно и наиболее благовременно сделать эти открытия достоянием также
возможно более широкого круга читателей, чтобы показать, как непрочно то
основание, на котором критицизм возводит свое отрицательное построение. И самым
главным результатом этих открытий является тот несомненный факт, что
письменность была явлением, с которым восточный мир был знаком с глубочайшей
древности. Уже задолго до Моисеея, даже раньше Авраама египтяне и вавилоняне уже
имели обширную письменность, обладали искусством чтения и письма; среди них
издавались книги и процветали школы и существовали даже большие библиотеки,
наполненные книжными сокровищами древности.
Но литература, в собственном смысле этого слова, существовала не в одних только
Вавилонии и Египте. Новейшие открытия, особенно добытые раскопками в
Тель-эл-Амарне в верхнем Египте, доказали, что литературная культура Вавилонии в
период ее высокого процветания была распространена по всей западной Азии. В
Месопотамии и Арам-Нагараиме, в Каппадокии и Сирии были читатели и писатели,
были ученые и библиотеки. Этой вавилонской культурой особенно насыщался Ханаан,
как расположенный вдоль береговой линии, служившей исторически-проторенным путем
сношений между Вавилоном и Египтом. Уже в самые отдаленные времена вавилонские
войска проходили чрез эту страну и даже проникали в северную Аравию — по дороге,
по которой впоследствии делал свои набеги упоминаемый в 14-й главе книги Бытия
Хедорлаомер с своими союзниками. Уже за 3000 лет до Р. Христова Саргон аккадский
(т. е. южно-халдейский) делал нашествия на запад, предпринимая целых четыре
отдельных кампании, и на время соединил его политически с своей вавилонской
монархией. Памятники, современные ему и его сыну, покорившему Синайский
полуостров, недавно были открыты в Вавилонии американскими исследователями.
Полторы тысячи лет спустя после века Саргона мы встречаемся с другим вавилонским
монархом, который также заявлял притязания на владычество над Синаем, «этой
страной амморееве», и надписи на плитах, найденных в Тель-эл-Амарне,
представляют ясные свидетельства о том, что эти притязания имели реальный
характер. Из этих надписей видно, что в то время, когда они были сделаны (в
конце XV века до Р. Хр.), хотя Ханаан в то время был уже провинцией Египта, в
нем господствовала однако культура вавилонская со всеми ее характеристическими
особенностями. Не только вся ханаанская литература была написана на языке
вавилонском и пользовалась клинообразными знаками Вавилона, но даже и
корреспонденция должностных лиц в Ханаане производилась на вавилонском языке и
при помощи вавилонской письменности. Туземные божества Ханаана отождествлялись с
божествами Вавилонии и по соседству с самим Иерусалимом возвышался храм одному
из вавилонских богов. Очевидно, Ханаан в течение долгого времени находился под
управлением и влиянием Вавилона, чем только и можно объяснить столь сильное
влияние на народ этой страны со стороны чуждой для него культуры. Очевидно
также, что это влияние имело в значительной степени литературный характер.
Но мало этого. Раскопки в Тель-эл-Амарне, благодаря открытой в них
корреспонденции, обнаружили даже нечто еще и поважнее того; что Вавилония
когда-то оказывала продолжительное и глубокое влияние на жителей Ханаана. Эта
корреспонденция доказывает, что уже задолго до исхода евреев из Египта Палестина
была страной книг и школ, в которых не только преподавался и изучался
иностранный язык, но преподавалась также и сложная система вавилонской
клинописи. Только те, кто занимались изучением ассирийских надписей, вполне
могут понимать, что это значит. Силлабарная система ассирийской клинописи
требует многих лет труда и практики, прежде чем можно более или менее
основательно познакомиться с ней. Не только самые знаки в ней многочисленны, не
только они существенно разнятся между собою в различных видах клинообразного
письма, но каждый знак кроме того имеет по нескольку фонетических значений.
Кроме того, сами знаки могли быть употребляемы еще идеографически — для
выражения не слогов, а целых понятий, причем слова могли быть означаемы
известным сочетанием их, так что произношение их уже становилось совершенно
отличным от обычного произношения составлявших это сочетание знаков. Даже и
самый способ письма не таков, чтобы он мог содействовать памяти в усвоении его.
Знаки этой письменности не были картинным воспроизведением предметов, в роде
египетских иероглифов; напротив, они представляли собою ряды однообразных
клиньев, расположенных в произвольном порядке и отличающихся только именно по
своему положению среди других. И однако, не смотря на эту трудность изучения
клинописи, по всему Ханаану происходила оживленная переписка при помощи этой
чужеземной системы письменности и притом на иностранном для туземцев языке.
Такой факт необходимо ведет к предположению, что в стране было много школ и
учителей, равно как книг и целых книго- и архиво-хранилищ. Как в Вавилонии и
Ассирии, так наверно и в Ханаане были библиотеки, в которых хранились и
изучались глиняные книги с их клинообразными письменами. В этих же библиотеках
или архивах, как это видно из открытий в Тель-эл-Амарне, производилась и
официальная корреспонденция. Дошедшие до нас остатки этой корреспонденции
свидетельствуют о том, как подробна была эта переписка и как часто производилась
она. Повседневные события в ней отмечались и записывались почти с такою же
подробностью и обстоятельностью, как это делается в наше время, и историк,
желающий составить историю городов ханаанских, найдет в этой переписке вполне
достаточный для себя и притом современный самым событиям материал. Уже гораздо
раньше жизни Авраама существовали письменные документы, в которых содержится
драгоценный для историка материал для изображения исторической жизни в эти
отдаленные времена.
С нападением на Египет полудикой орды хетов (или гиксов), которые властвовали на
берегах Нила в течение нескольких столетий, именно до воцарения туземной XVIII-й
династии, эта живая литературная связь между бассейнами Месопотамии и Нила по
необходимости должна была прерваться (как например прекратилась связь России с
западной Европой под давлением задушившей первую монгольской орды), и те
оживленные сношения между ними, которые в течение нескольких веков производились
по приморской полосе Ханаана, надолго прекратились. Только с ниспровержением
владычества гиксов эти сношения могли возобновиться опять, хотя уже и в другой
форме. Египетские воители, фараоны XVIII-й династии, изгнав гиксов с берегов
Нила, не ограничились этим, а стараясь как бы истребить самый корень варварства,
делали многочисленные походы в глубь Азии, чтобы окончательно разбить и рассеять
ненавистных им хетов в самом центре их существования, именно в их столице Кадеше,
на берегах Оронта в Сирии. Походы были настойчивые и войны упорные,
продолжавшиеся еще во времена Рамзеса II-ro (Сезостриса греков), и эти походы
имели своим результатом то обстоятельство, что лежавшая на пути этих походов
Палестина, но всей вероятности принимавшая сторону хетов, подверглась
опустошению и разорению, многие города в ней были разрушены и государственная
организация расстроена. Но эти походы были вместе с тем как бы подготовкам для
завоевания Палестины израильтянами, которые, выйдя из Египта при конце XVIII
династии, без особенного труда могли уже завоевать и занять разоренную
египтянами землю обетованную. Хананейские крепости, ослабленные продолжительными
войнами, падали одна за другой и израильтяне водворились в новой стране на
правах полновластных победителей [4]. Тем не менее, как мы видим из первой главы
книги Судей, некоторые из укрепленных хананейских городов удержали за собою свою
независимость, а на крайнем юге города филистимлян не только не были взяты
израильтянами, но остались так сказать шипом, о который постоянно накалывался и
изранивался народ израильский. До самого царствования Давида и Соломона такие
города как Иерусалим, Газа и Гезер оставались независимыми от евреев. Они
никогда не были завоеваны этим вторгшимся в Палестину народом. Гезер был взят и
сожжен египтянами только уже во времена Соломона; Газа никогда не впускала в
свои стены чужеземных победителей, а Иерусалим, взятый Давидом, с его позволения
остался местом жительства его прежних владетелей иевусеев, которые только уже
мало по малу слились с народом-победителем.
Между тем как раз эти именно города — Иерусалим, Газа и Гезер — были
местопребыванием египетских губернаторов за то самое время, к которому относится
найденная при раскопках в Тель-эл-Амарне корреспонденция. Эта корреспонденция по
большей части была писана на прочных глиняных плитах, и много ее хранилось в
архивах ханаанских городов. Пока эти города оставались не занятыми и не сожжены
были неприятелем, архивы их могли быть доступными всякому, кто только захотел бы
читать их. Нет основания предполагать, чтобы эти древние книги и письмена не
могли сохраниться по местам и до того периода, когда даже по мнению новейшего
критицизма среди израильтян распространилось знакомство с письменностью. А с
сохранением книг, могло сохраниться и знакомство с самым искусством чтения их.
Если даже допустим поэтому, что израильтяне во время своего нашествия на
Палестину были безграмотным народом на подобие номадов-бедуинов, все-таки нет
основания думать, что когда они впервые научились читать и писать, история
прошлого была уже совершенно забыта. Напротив, большие запасы исторического
материала у них могли быть под руками даже и в сравнительно поздний период
основания еврейской монархии: все, что необходимо было, это желание читать и
знакомство с клинообразною письменностью Вавилонии.
Но самое предположение, что израильтяне, которые, выйдя из Египта в период его
наиболее цветущего состояния, при завоевании Ханаана были еще ордой безграмотных
варваров, отнюдь не имеет достаточного основания. В Египте они со всех сторон
окружены были книгами и писателями. Не только храмы и гробницы, но и стены даже
частных домов там были покрыты надписями. Самые кирпичи, к выделке которых они
были принуждаемы, иногда носили на себе штемпели из иероглифических знаков,
равно как исписаны были иероглифами самые обыденные предметы употребления и
украшения. Куда бы они ни пошли, везде пред их глазами выступали надписи,
которые самою своей формою невольно должны были обращать на себя их внимание.
Мыслимо ли, чтобы, по крайней мере, кто-нибудь из них не усвоил себе искусство
читать и писать, или хоть понимать то, что заключалось в этих столь широко
распространенных письмах? Даже само египетское предание не допускает такого
невероятного предположения. В египетском сказании об исходе, как оно передается
у египетского историка Манефона, вождь изгнанного из Египта народа прокаженных
(под которым смутно разумелся народ израильский) выставляется как жрец из
Илиополя или Она, из того города, где находился под ведением жрецов первый и
лучший университет страны фараонов. Допускать, что израильтяне когда-нибудь жили
в Египте и в то же время отрицать у них знакомство с письменностью в тот период,
когда они бежали из этой страны, — это пожалуй было бы согласно с принципами
новейшего критицизма, но во всяком случае это несогласно с принципами
правдоподобия и здравого смысла.
